ИОСИФ ЛИКСТАНОВ - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]

Виктор молчал. Ему было тяжело. Вся картина погрузки возникла в его памяти. Он снова услышал медный грохочущий голос и снова переживал свой стыд.

Скубин спросил у Гончаренко:

— Краснофлотец Семён Грач простил юнге Лескову его проступок?

— Так точно, простил! — ответил Гончаренко.

— А что он сказал тебе, юнга Лесков?

— Он сказал… чтобы я сказал… что всё в порядке.

— Хорошо, в таком случае с моей стороны препятствий не имеется, — проговорил Скубин. — Я должен возвратить тебе красные флажки. Ты кое-что сделал для того, чтобы получить их. Я говорю о вчерашнем случае на верхней палубе. Главное в человеке — смелость. Когда этого требуют обстоятельства, надо забыть о себе, сделать всё для товарища, для корабля. Вчера ты доказал, что у тебя есть хорошие задатки.

Он выдвинул ящик письменного стола и достал незастёгнутый серый чехол, в котором виднелись древки сигнальных флажков. Затем застегнул чехол и подал юнге красные флажки, дорогие флажки, которые стали для Виктора больше чем флажками. Здесь было всё — и улыбка Фёдора Степановича, и дружба блокшива…

Знал ли Иона Осипыч, что происходит с Виктором? Знал! Накануне он слышал от Скубина, что Виктор ещё до обеда получит свои флажки. Почему же кока не было в этот торжественный момент в каюте Скубина? Ведь, наверно, Скубин разрешил бы ему присутствовать там. Нет, добрейший Иона Осипыч не мог присутствовать в каюте вахтенного начальника. Знатный кулинар флота тоже переживал тревожные минуты. Нетрудно понять, что должен был чувствовать Иона Осипыч, который в сопровождении дежурного по камбузу как раз в это время переступил порог командирского салона, обитый ярко начищенной латунью.

Продолговатый, просторный командирский салон, с красным ковром на палубе и с большим столом посредине, был как бы перегорожен солнечными лучами. Они были такие яркие, что совершенно скрывали дальний конец салона. Можно было подумать, что в салоне никого нет. Вдруг раздался голос:

— Подойдите!

Это сказал командир корабля. Но командир корабля был не один. За столом сидел нарком. Он только что снял очки, держал их в руке, немного на отлёт, смотрел на вошедших, и его глаза светились удивлённой улыбкой, как бы спрашивая: «Что за чудо?»

Вопрос относился к тому, что двигалось за дежурным. Это было очень большое, медлительное, торжественное и белоснежное. Когда это попало в полосу солнечных лучей, всё кругом засияло. В общем, это был не кто иной, как Иона Осипыч, но такого Ионы Осипыча никто никогда не видел. Важный, торжественный, молчаливый, он плыл по салону с подносом в руках, глядя прямо перед собой немигающими глазами. Нарком с интересом рассматривал кока. Приняв доклад дежурного старшины по камбузу, он серьёзно сказал:

— Новый кок? Посмотрим, посмотрим…

Иона Осипыч стал ещё важнее, а его щёки ещё краснее. Он поставил поднос на стол, снял с него белую и твёрдую, как фарфор, салфетку, приготовил тарелку, отступил на два шага и отдал честь. О, Костин-кок знал, как надо вести себя при снятии пробы. Командир корабля одобрительно кивнул головой.

— На первое? — спросил нарком, поднося ложку к губам.

— Суп-вермишель мясной, — доложил кок деревянным голосом.

Нарком попробовал.

— Нет, это значительно лучше, чем суп-вермишель мясной, — сказал он. — Очень важно, чтобы человек знал, как надо распорядиться продуктами. Но об искусстве кока судят самое меньшее по двум блюдам… На второе?

— Котлеты под холодным луковым соусом, — доложил Иона Осипыч.

Нарком открыл судок, и по салону распространился такой тонкий, соблазнительный запах, что старшина проглотил набежавшую слюну.

— Вот что, оказывается, можно сделать из мяса и лука, — сказал нарком. — Но я вижу ещё третье. Для верности будем судить о мастерстве кока по трём блюдам. Что на третье?

— Компот из сухофруктов! — отчеканил Костин, запылавший от похвал.

— Конечно, традиционный морской компот, — улыбаясь, отметил нарком. — Прошу!

Иона Осипыч открыл третий судок, и новая волна аромата прошла по салону. Казалось, где-то очень близко зарумянились яблоки и сладким соком налились вишни, согретые южным солнцем.

Нарком спросил у кока:

— Вы знаете, что такое Олимп?

— Так точно, — всё тем же деревянным голосом ответил кок, немного испуганный неожиданным вопросом. — Ресторан такой был в Петрограде.

— Нет, я о другом Олимпе, — улыбнулся нарком, — есть в Греции гора Олимп. На этой горе боги, как говорится в сказке, пили нектар, вроде этого. Хороший компот!

Кок молчал, неподвижный. Неудача с Олимпом выбила его из колеи. Нарком взял контрольную тетрадь приготовления пищи, положил её на стол и начал писать, повторяя вслух каждое написанное слово:

— Суп приготовлен… очень хорошо… Котлеты — отличные. Компот? Напишем просто — замечательный… Обед к выдаче команде разрешаю… Объявляю благодарность коку. Ваша фамилия?

— Костин! — быстро подсказал командир, который следил за пробой с большим волнением и теперь торжествовал. — Один из лучших кулинаров на флоте.

— Очевидно, — охотно согласился нарком. — Вот так и нужно кормить краснофлотцев. Предлагаю задержать его на линкоре, пока не выздоровеет кок Островерхов.

Потом он обратился к Костину:

— Старослужащий?

— Так точно, — с гордостью ответил Иона Осипыч, начавший приходить в себя. — Одиннадцатого года… С тысяча девятьсот одиннадцатого года на флоте…

— Где находились во время гражданской войны?

— Южный фронт, бронепоезд «Коммунар». От начала кампании и до демобилизации бронепоезда, — с ещё большей гордостью доложил Иона Осипыч.

— Всё время служили коком? Без смены? — спросил нарком.

— Так точно, — подтвердил Костин. — С начала до конца кампании.

— На бронепоезде «Коммунар» не было кока Костина, — сказал нарком, и его лицо стало серьёзным. — Мне пришлось посетить «Коммунар». Хорошо помню, что на «Коммунаре» у кока была другая фамилия.

Все смотрели на Иону Осипыча.

В чём дело? Это было посерьёзнее Олимпа: коку не обязательно знать меню богов, но должен ведь Костин знать, служил он на бронепоезде или не служил?

Впервые в своей жизни Митя проснулся утром на настоящем военном корабле, поскорее оделся, умылся. Алексей Иванович напоил его чаем. Мальчик вышел на верхнюю палубу и не узнал моря. Оно раскинулось во всю ширь — спокойное, синее и блестящее.

С юта «Быстрого» Митя увидел весь флот в походе, и это была чудесная картина. Центр этой картины, развернувшейся перед жадным взглядом мальчика, занимали линкоры. Корабли-крепости шли один за другим. Их громады казались лёгкими — они скользили, плыли в синеве. Корабли дышали глубоко и жарко, выбрасывая из труб плотные и круглые сизые клубы дыма. Они свивались в широкий тёмный жгут, линкоры добавляли всё новые пряди, и дым ложился на волну, застилал горизонт мутной завесой. За нею, как тени, мчались эсминцы охранения. Но солнце не забывало их: тут и там вспыхивала искорка в стекле иллюминатора или золотая блёстка на медяшке.

Тихая басовая песня долетела до слуха. Мальчик поднял глаза. Высоко летели серебряные самолёты, построившись в треугольник, и пели немного сердито. Митя улыбнулся им и снова стал смотреть на линкоры. Интересно знать, что делает Витя? Может быть, тоже любуется флотом и гордится, что идёт на настоящем военном корабле, в настоящем большом походе. Когда они встретятся в Кронштадте, вот будет рассказов!

Раздался голос Алексея Ивановича:

— О чём задумался, Митя? Что думаешь делать?

Вопрос застал мальчика врасплох.

— Не знаю…

Боцман сказал:

— Весь корабль работает, и тебе занятие найдётся. Ты только приглашения не жди. У камбуза картошку чистят. Пойди посмотри, может, поможешь.

Митя сказал:

— Есть! — и пошёл с юта.

На корабле краснофлотцы уже знали мальчика и охотно давали ему небольшие поручения. Моряков забавляла та серьёзность, с которой Митя выполнял всякое задание. Только теперь он как следует понял, почему корабли такие чистенькие, щеголеватые, почему всё на них блестит, всё надёжно пригнано Это потому, что у корабля сотни умелых рук.

Если бы Виктор Лесков мог на расстоянии прочитать мысли своего друга, он узнал бы вот что:

«Витя, Витя! Мы сидим у камбуза на корточках вокруг медного казана и чистим картошку. Я чищу, как меня учила Окся, чтобы срезка получалась тоненькая. А кок говорит: «За это получишь премию — лучший мосол из нынешней варки». Это за то, что я экономлю картошку…»

«Витя! Дядя Алёша повёл меня на бак, и я с краснофлотцами подкрашиваю переборку. Сначала краска у меня получалась желвачками, подтёками, а потом меня научили брать поменьше краски на кисть и класть мазки так, чтобы лучше скатывалась дождевая и забортная вода. Витя, а краска называется шаровой, потому что в старину краску называли смешно — шар. На Балтике для кораблей делают светлую краску, потому что вода в море светлая, а в Чёрном море вода тёмно-синяя, и там краску делают тёмную. Это чтобы враг хуже видел наши корабли…»